Когда мы были молоды...

Р. А. Резванов

ЗАО "Пангея", ИПНГ РАН

ЮНОСТЬ ОТЕЧЕСТВЕННОГО КАРОТАЖА - КАРОТАЖНАЯ СТАНЦИЯ ПКС № 1 (1947)

Начну с расшифровки названия статьи, чтобы читатель сразу мог решить, стоит ли ему ее читать.

ПКС № 1 - это первый экземпляр полуавтоматической каро­тажной станции, выпуск которых наша промышленность начала на Мытищинском заводе в 1947 г. Этот год важен для меня еще тем, что я начал учиться в группе каротажников Уфимского геологораз­ведочного техникума (УГРТ), а ПКС № 1 тем, что именно на этом экземпляре в течение второй половины 1950 г. я приобрел навыки каротажника-оператора. Поскольку это было так давно (пошел 60-й год) и каротаж сильно изменился, мне подумалось, не будет ли инте­ресен молодым читателям журнала рассказ о каротаже, а частично и о жизни в те годы?

В последних числах июня 1950 г. мы, четверо учащихся УГРТ (кро­ме меня еще Виктор Березин, Владимир Михайлов, Юрий Суханов) и трое выпускников техникума (Константин Михайлов, Виталий Кат­ков, Анатолий Калашников), сошли с пригородного (как называлось тогда "рабочего") поезда на ст. Туймазы. На привокзальной площади сели в автобус, идущий в г. Октябрьский. Сразу удивили две вещи, о возможности которых я, "человек от сохи", не подозревал. Сиденья в автобусе "Татра" были с обивкой (в Уфе, единственном городе, с которым я тогда был более-менее знаком, они были деревянные, как и в трамваях, на вокзалах и т. д.), а дорога на г. Октябрьский была асфальтирована. В Уфе асфальт тогда был лишь на нескольких центральных улицах.

За полчаса доехали до места назначения - Туймазинской геофизической экспедиции. Оказалось, поздновато для того, чтобы успеть устроиться в общежитиях треста "Туймазанефть" - реального хозяина строящегося города. Нас успокоили: "Вот Анис Фатыхович Ша- киров (инженер-оператор, окончивший наш техникум за пару лет до того) только что получил квартиру в пос. Нарышево, он может устроить некоторых из вас у себя на террасе".

Не помню, как устроили молодых специалистов, а нас, практикантов, на второй день разместили в палатках на Зеленом Поле, еще незастроенном участке в будущем центре города. Там мы прожили примерно до сентября-октября, когда нас переселили в бараки рядом с Дворцом нефтяников (тогда это было небольшое одноэтажное здание, особо не отличающееся от бараков под общежития). Питались частично в столовой, больше "дома" и, конечно, на скважине. Хлеб свободно продавался в палатке на территории экспедиции (в Уфе за ним занимали очередь с вечера), а на Зеленое Поле часто из соседнего поселка приносили продавать молоко.

Тогда освоение Туймазинского месторождения было важнейшим делом не только для Башкирии, но и для всей нефтяной промышленности страны. Шло бурное строительство, частично индивидуальное в пределах указанного поселка, на что работникам давались субсидии.

Гораздо лучше, чем в Уфе, было поставлено снабжение продуктами питания. Начальник экспедиции Михаил Иванович Шевченко отсутствовал, проходил повышение квалификации в Академии нефтяной промышленности в Москве. Нас принял и. о. начальника, главный инженер Серафим Николаевич Миролгобов. Распределил нас по партиям, зачислив на должности рабочих 4 разряда. Начальника моей партии звали Алексей Трофимович. Он не имел геофизического образования, был практиком.

Специалистов из вузов было очень мало - главный геолог Игорь Юрьевич Лепешинский и его жена - интерпретатор. Еще, конечно, высшее образование имел начальник экспедиции Михаил Иванович Шевченко, о котором речь была выше и с которым я познакомился гораздо позже. Начальники партий и инженеры-операторы были частично со среднетехническим образованием, частично практики, в том числе имевшие образование по другим специальностям, которые тогда оплачивались скромнее. Например, были специалисты, окончившие учительские институты (что-то среднее между педучилищем и пединститутом).

Каротажная станция тех лет размещалась на двух автомобилях. Подъемник - на трехтонном ЗИС-5. Большая лебедка с трехжильным кабелем в оплетке или шланге, скважинные приборы и бочки с бензином в кабине лебедчика в сумме весили, вероятно, около 5 тонн, поэтому часто лопались рессоры, и при дальних поездках обязатель­но везли запасные. Перегруженный ЗИС-5 с одной ведущей осью при дождливой погоде не мог проехать по проселочным дорогам и его от шоссе до скважины обычно буксировали трактором. Постоянной проблемой была изоляция кабеля. Регулярно раз в одну-две недели партия занималась поиском места утечки и ее ликвидацией.

Лаборатория размещалась на полуторке ГАЗ-АА. В крытом кузове располагались диван и стол с пультом управления электрическими соединениями и двумя полуавтоматическими регистраторами конструкции Шлюмберже. Два регистратора в комплексе с пульса­тором были необходимы для одновременной регистрации кажущегося сопротивления (КС) и потенциалов ПС. Подобная регистрация по какой-то причине давала не очень качественные результаты и практически производилась раздельно. Но при регистрации КС все равно требовались два оператора, один из которых компенсировал составляющую ПС, чтобы исключить дрожание стрелки потенцио­метра на регистраторе КС из-за переменного тока, в который пульса­тор превращал постоянный ток ПС.

Новизной по сравнению с более древней технологией работы "на роторе" можно назвать следующие составляющие:

- стационарная установка двух полуавтоматических регистраторов с электроразведочными потенциометрами ЭП, расположенными на столе с двух сторон пульта;

- сельсинная передача;

-дистанционное подключение лаборатории к коллектору лебедки через трехжильный провод;

- ряд клемм на пульте, облегчающие "сборку" измерительной схемы, то есть подключение источника питания (обычно сухая батарея) и измерительных приборов к жилам кабеля через механический пульсатор и указанный выше провод;

- защита оператора от влияния погодных условий.

Имелись проводная связь оператора с лебедчиком и линия связи между лебедчиком и рабочим на устье скважины, чтобы нажатием кнопки посылать сигнал лебедчику при достижении уровня ротора меткой на кабеле (из шпагата или изоленты).

К моменту моего прихода в партию пульт управления уже был испорчен, и мы обычно обходились без него. Иногда отказывал и сельсин. Поэтому мне несколько раз пришлось "стоять на роторе¹'. Регистраторы ставили на треножники, лентопротяжные механизмы регистратора соединяли с блок-балансом через полугибкий трос. В случае дождя растягивали над операторами брезент.

Геофизические методы изучения геологического разреза скважин, используемые в этом районе (юго-восточный склон Татарского свода) тогда включали в себя метод электрического каротажа потенциал- зондом, боковое каротажное зондирование пятью градиент-зондами, резистивиметрию жидкости в стволе скважины, метод ПС, кавернометрию. В разведочных скважинах использовали также газовый каротаж. Термометрия в основном была методом изучения технического состояния скважин, и в известных книгах С. Г. Комарова она включалась в группу методов, названных операциями в скважинах. Наконец, уже широко применялись инклинометры ИШ-2.

Уже в 40-х годах комплекс ГИС позволял выделять хорошие песчаные коллекторы и оценивать их насыщение. Выделение более сложных типов коллекторов, даже межзерновых карбонатных, оставалось тогда мечтой. Помнится, эта проблема входила в списки конкурсных тем по совершенствованию каротажа, рассылаемые на места Главнефтегеофизикой.

В обязанности рабочего входили разгрузка аппаратуры, присоеди­нение приборов (зондов) к концу кабеля, намотанного на лебедку, и изоляция места соединения резиновой лентой-парой; установка блок- баланса на ротор (придавливался к ротору "квадратом"), а сельсинного устройства - на блок-баланс; спуск приборов и зондов в скважину; отбивка меток на кабеле при записи диаграмм (кажется, давался сигнал остановить подъем, чтобы оператор мог отметить на диаграмме подход очередной метки к уровню ротора); сигнализация лебедчику о подходе прибора к устью при подъеме на поверхность, чтобы не затащить прибор на блок-баланс.

В связи с последней операцией припоминается один печальный случай. Рабочая, стоявшая на "стреме" у блок-баланса при подъеме прибора, захотела куда-то отлучиться и попросила меня заменить ее. Но не сказала, что они с лебедчиком договорились так: нажатие на сигнальную кнопку означает приближение прибора (к этому моменту лебедчик уже резко снижал скорость, увидев выход на поверхность сигнальной метки большого размера, установленной примерно в 20-30 м от прибора), а отпуск кнопки - необходимость остановить подъем. Не зная о такой договоренности, я нажал на кнопку сразу после выхода места присоединения прибора к кабелю (то есть до прибора оставалось 1,5-2 м), чтобы остановить подъем, а прибор подтянуть к устью вручную. Нажимаю, а подъем продолжается, прибор (не то термометр, не то резистивиметр), налетев на блок-баланс, оторвался, пошел вниз - в скважину. Я отпустил кнопку, лебедчик остановил подъем. Мне хотелось быстрее освоить работу оператора, поэтому обычно, закончив соединение прибора и его спуск в устье скважины, бежал в лабораторию, чтобы наблюдать за работой операторов.

За первый месяц практики удалось освоить порядок электрических соединений при разных работах и компенсацию потенциалов ПС при записи диаграмм электрического сопротивления. Из-за некоторых помех предпочитали диаграмму ПС регистрировать отдельно. Наконец мне начали доверять наиболее простую операцию - регистрацию диаграммы ПС, потом иногда и более сложной диаграммы электрического сопротивления пород. Регистрация последней, гораздо более дифференцированной, чем диаграмма ПС, требовала большей сноровки и даже снижения скорости движения прибора в наиболее дифференцированных интервалах. Я же, стесняясь часто останавливать подъем прибора, дав звонок машинисту-лебедчику, старался поспевать за изменениями показаний, не останавливая подъем для перехода на меньшую скорость. Из-за этого иногда происходило некоторое искажение диаграммы. Поэтому несколько раз мои диаграммы в отдельных интервалах глубин были признаны неудовлетворительными. Чтобы поддерживать "бодрый дух", в таких случаях фамилия оператора вывешивалась на "доску брака".

Работы было много. Наша партия поработала на многих скважинах Туймазинской группы месторождений, Бавлинского месторождения и в нескольких разведочных скважинах Ромашкинского месторождения. "Татарские" геологи шутили, что они уже ищут не нефть, а воду, ибо очередная скважина, в которой ожидали получить воду, все еще попадала внутрь контура нефтеносности. Пришлось однажды кароттировать (тогда слово каротаж писалось с двумя "т") наблюдательную скважину недалеко от ст. Уруссу, вскрывшую водонефтяной контакт. Она простаивала без обсадки, чтобы ее можно было использовать в качестве наблюдательной, то есть чтобы путем повторных замеров электрического каротажа следить за подъемом водонефтяного кон­такта (ВНК). Это, похоже, был первый или один из первых примеров наблюдательной геофизической скважины, которые позже делали обсаженными и контролировали ВНК, ГВК или ГНК нейтронными методами. Часто приходилось на одной скважине сидеть два-три дня. Попеременно спали всего несколько часов на полу маленькой будки при буровой. Иногда с базы звонили, что после окончания работ на этой скважине надо ехать сразу на другую и даже на третью скважину. Так что возвращались лишь через неделю, естественно, уставшие и грязные. Сразу в баню, которая была сделана очень просто. Пар пускали, открыв кран на трубе с горячей водой. В бане наступал сум­рак, но можно было похлестать себя веником.

Однажды поездка на разведочную скважину (Калтасинскую), рас­положенную на территории Калтасинского района несколько восточнее от открытого чуть позже Арланского месторождения), заняла приблизительно месяц. Ехали через Уфу, сделав большой круг. Пря­мой сносной дороги, да и моста через р. Белую, не было. Заправочные станции тогда были только ведомственные, и нам можно было дозаправляться лишь в Уфе. Вместо 200-250 км по прямой нам пришлось проехать около 400 км.

Выехали в начале сентября, уже начались постоянные дожди. Проехав километров 60-70, попали на будущую гравийную дорогу (кажется, где-то в Шаранском районе). Уже была навалена глина, но не было гравийной насыпки. Один из подъемов длиной несколько сот метров преодолевали почти полдня, постоянно подбрасывая под колеса хворост из соседнего леса. Междугородных автобусов тогда не было, люди ездили только на попутных машинах, постоянно "голо­совали". Когда их сажали в кабину лебедчика, были довольны: им казалось, что это гораздо лучше, чем в кузове грузовиков. Но в кабине лебедчика везли и запасную бочку бензина, конечно же, этилированного. Поэтому через некоторые время становилось трудно дышать и пассажиры бешено колотили в стенку кабины, чтобы их высадили.

Следующую историю я часто вспоминаю. Проехав два дня, к вечеру добрались до райцентра Кушнаренково, что в 60 км от Уфы. Поужинали в кафе, поехали дальше. Я и техник Виталий Катков сидим в кабине лаборатории. Вскоре машина остановилась. Послышались звуки стартера, потом ругань шофера. Долговязому шоферу Пиндюрину, еле влезавшему в тесную кабину ГАЗ-АА, было трудно, да и лень выходить из кабины, но пришлось. Аккумулятор подсел, а мотор не заводился. Оказалось, прорвался бензопровод и бензин весь вытек. Начальник партии велел мне и Виталию взять по канистре и идти вперед за бензином, который везли в подъемнике. Надеялись, что водитель каротажного подъемника на ЗИС-5, которому полагалось посматривать назад, на случай поломки нашей машины, где-то недалеко ждет нас. Я быстро сунул босые ноги в какие-то резиновые сапоги и потопал за Виталием. Шагаем-шагаем, подъемника нет. Сапоги оказались худые и быстро набрали холодную воду. Не знаю, чем нас кормили в кафе, но началась сильная изжога, захотелось пить. Тогда единственный раз в жизни попил дождевую воду из лужи. Так мы прошли около 20 км, надеясь, что в какой-нибудь деревне наш подъемник обязательно остановится. Но от Кушнаренково до Шарипова не оказалось ни одной деревни, через которую проходила бы дорога, не попались и попутные машины, чтобы подвезти нас. Да и в Шарипово подъемника не оказалось.

Уже глубокая ночь, на стук в дверь не отзываются. Так дошли до здания школы, зашли в класс, пристроились спать на партах. Но здесь как раз на наш шум откликнулся не то директор, не то сторож. Стучал в стену и грозился позвать милицию, если мы не уйдем. Пришлось уйти и опять стучать в двери. Наконец в один дом нас пустили. Рас­положились, естественно, не раздеваясь, на нарах, где уже спала вся семья хозяев. Проспав несколько часов, с рассветом поднялись, выш­ли на шоссе и не знаем, в какую сторону нам ехать. Может, Пиндюрин попросил бензина у кого-то и уже проехал в сторону Уфы, а может, нет. Решили все же поехать назад. Сели в кузов с каким-то грузом, поехали. Оказалось, не ошиблись, встретили нашу лабораторию.

Побыв в Уфе несколько дней, поехали по другой стороне реки Белой на северо-запад. Ночевали где придется. Иногда спали в машинах, иногда в гостиницах, человек 10-15 в комнате, иногда в деревенских домах.

Нельзя не рассказать о Виталии Каткове. Он всегда возил с собой несколько струнных инструментов - гитару, мандолину, балалайку и при всякой ночевке в деревне брался "организовать

ужинали в кафе, поехали дальше. Я и техник Виталий Катков сидим в кабине лаборатории. Вскоре машина остановилась. Послышались звуки стартера, потом ругань шофера. Долговязому шоферу Пиндюрину, еле влезавшему в тесную кабину ГАЗ-АА, было трудно, да и лень выходить из кабины, но пришлось. Аккумулятор подсел, а мо­тор не заводился. Оказалось, прорвался бензопровод и бензин весь вытек. Начальник партии велел мне и Виталию взять по канистре и идти вперед за бензином, который везли в подъемнике. Надеялись, что водитель каротажного подъемника на ЗИС-5, которому полагалось посматривать назад, на случай поломки нашей машины, где-то недалеко ждет нас. Я быстро сунул босые ноги в какие-то резиновые сапоги и потопал за Виталием. Шагаем-шагаем, подъемника нет. Сапоги оказались худые и быстро набрали холодную воду. Не знаю, чем нас кормили в кафе, но началась сильная изжога, захотелось пить. Тогда единственный раз в жизни попил дождевую воду из лужи. Так мы прошли около 20 км, надеясь, что в какой-нибудь деревне наш подъемник обязательно остановится. Но от Кушнаренково до Шарипова не оказалось ни одной деревни, через которую проходила бы дорога, не попались и попутные машины, чтобы подвезти нас. Да и в Шарипово подъемника не оказалось.

Уже глубокая ночь, на стук в дверь не отзываются. Так дошли до здания школы, зашли в класс, пристроились спать на партах. Но здесь как раз на наш шум откликнулся не то директор, не то сторож. Стучал в стену и грозился позвать милицию, если мы не уйдем. Пришлось уйти и опять стучать в двери. Наконец в один дом нас пустили. Расположились, естественно, не раздеваясь, на нарах, где уже спала вся семья хозяев. Проспав несколько часов, с рассветом поднялись, вышли на шоссе и не знаем, в какую сторону нам ехать. Может, Пиндюрин попросил бензина у кого-то и уже проехал в сторону Уфы, а может, нет. Решили все же поехать назад. Сели в кузов с каким-то грузом, поехали. Оказалось, не ошиблись, встретили нашу лабораторию.

Побыв в Уфе несколько дней, поехали по другой стороне реки Белой на северо-запад. Ночевали где придется. Иногда спали в машинах, иногда в гостиницах, человек 10-15 в комнате, иногда в деревенских домах.

Нельзя не рассказать о Виталии Каткове. Он всегда возил с собой несколько струнных инструментов - гитару, мандолину, балалайку и при всякой ночевке в деревне брался "организовать музыкально-вокально-чугунно-литейный ансамбль" из деревенских ребят. Иногда получалось. А вообще это был (надеюсь, он еще и сейчас жив) любопытнейший парень. Он начал учиться в техникуме за много лет до меня, но, как говорили, попал в тюрьму за то, что в составе какой-то группы ограбил бабушку в деревне близ Уфы - взяли, кажется, мешок картошки. Отсидев срок, вернулся в техникум и закончил его на год раньше меня, то есть именно тогда, когда я поехал на практику. Не знаю, было ли это врожденное качество или отсидка повлияла, но Виталий был исключительно общительный и внимательный к товарищам человек. Так, если он брался гладить белье, перегладит все и всем своим в комнате.

Еще о нем рассказывали следующее. Будто бы он на распределении попросился на Сахалин. На это место до него никого уговорить не удавалось, поэтому начальство очень обрадовалось. Но кто-то ему сказал, что жизнь там такая сложная, что имеет смысл ехать туда только женатым. Тогда он быстро нашел девушку, которая согласилась выйти за него замуж и ехать на Сахалин. Однако спешка оказалась неоправданной. Выяснилось, что на Сахалин людей с тюремным прошлым не пускают. Тогда-то он и был перераспределен в Туймазинскую экспедицию и начал работать в той же партии, в которой проходил практику и я.

Другой рассказ о Каткове я слышал от Аниса Фатыховича Шакирова, когда он работал уже в Главнефтегеофизике в Москве. Как-то я спросил, знает ли он, где и как сейчас Катков. Шакиров сказал при­мерно следующее: "Ну, ты же знаешь, он шебутной и попал в исто­рию. Будучи заместителем управляющего (не то в какой-то каротажной конторе, не то в Тюменьнефтегеофизике), без согласования с начальством передал кому-то несколько каротажных станций. Теперь думают, как его наказать".

Сам я видел Виталия в последний раз в 80-е годы в Тюмени. Узнав, что он работает в Тюменьнефтегеофизике, зашел в его кабинет и, не представившись, начал расспрашивать как старого знакомого. Он, похоже, меня не узнал и слушал "вполуха", занятый какими-то своими мыслями. Я не стал напоминать ему о нашем знакомстве и загружать воспоминаниями и попрощался.

Возвращаюсь к дальнейшему ходу нашей поездки на каротаж Калтасинской скважины. Добравшись до скважины, мы узнали, что приехали рано: они заказали каротаж заранее, надеясь, что до нашего приезда дойдут до проектной глубины, но не дошли. Мы ждали этого события чуть ли не две недели. Деньги у нас заканчивались, несмотря на то, что мы упорно торговались в соседней деревне, покупая у колхозников продукты. Тогда вспомнили о старом запасе хлеба, которого мы накупили и сложили под диваном в кузове лаборатории, направляясь на окончательный каротаж какой-то другой скважины еще в Октябрьском. Но та скважина оказалась не готова, и мы быстро вернулись на базу, не использовав этот хлеб, запасенный на 4-5 дней (на случай, если придется оттуда ехать еще и на другую скважину). Хлеб за 3-4 недели позеленел, но пришлось его есть. Однажды устроил нам пир шофер Пиндюрин. Где-то подбил большого гусака и выкопал картошку. Варил гусака довольно долго, но гусак, вероятно очень старый, остался весьма жестким. Тем не менее мы съели его с удовольствием.

Наконец скважину добурили до нужной глубины, мы провели каротаж и поехали назад в Уфу, оттуда - в Октябрьский. Погода стояла хорошая и происшествий больше не случилось.